ПОД СУМАСШЕДШУЮ НЕЖНОСТЬ ДЖАЗА

ПОД СУМАСШЕДШУЮ НЕЖНОСТЬ ДЖАЗА

Посмотрел на часы. Успеваю. Машина ехала почти бесшумно по асфальту, а когда я свернул на широкую отсыпанную дорогу, зашуршала. Смешной звук. Почти детский. Я хмыкнул, улыбаясь. Включил радио. Песенки весёленькие, но не такие, чтобы снять напряжение. Может, джаз?.. Он же такой по нежному сумасшедший. Сумасшедшая нежность. Безумная нежность. Я не испытал в своей супружеской жизни джаз. Мне жаль? Не пойму. Подумаю об этом потом. А джаз оставлю. Пусть наполняет меня нежным сумасшествием.
Дорога открыла передо мной город-свалку из разбитых машин. Сегодня выходной. Тихо. Сминать машины в пласты металла начнут с завтрашней утренней смены. У меня уйма времени.
Заглушил машину. Не торопясь, надел кожаные перчатки: осенний день обдавал холодной сыростью. Кроме всего прочего.
Вышел. Дверца закрылась с мягким сексуальным стуком. Хорошая машина. В отличие от тех, что громоздились вокруг – погнутые, с разбитыми зеркалами и стёклами, вывороченными капотами, спущенными колёсами, снятыми колпаками. Все – без номерных знаков.
Людей нет. Но они мне и не нужны. Мне достаточно одного единственного человека.
– Здрасти, Глеб Валентинович.
Я вздрогнул от подобострастного шелеста этого голоса и обернулся. Наконец-то! С улыбкой во все зубы я пожал руку невысокому кряжистому мужику в чёрной куртке с английской надписью на левой стороне груди и с такой же, помельче шрифтом, на левом рукаве. Штаны новёхонькие, тоже чёрные. На чуть косолапых ногах белые кеды, видавшие виды и давно посеревших. Кепка на бритой голове тёмно-синяя. М-да… не лорд. Но мне такой и нужен.
– Здравствуйте, Юрий Николаевич, – корректно поздоровался я. – Рад, что вы приехали вовремя.
– Ну, мы ж договаривались, – расплылся в улыбке Юрий Николаевич.
В школе его звали Юриком, он учился на два года старше меня и прицепился ко мне из-за моей неславянской внешности, хотя весь мой род был русским. Тем более, я носил очки в толстой оправе. Плевки, пинки, оплеухи, вымогательство, оскорбления и прочая «радость» школьных лет закончились только тогда, когда он с трудом выпустился. С тех пор я его не видел, пока случайно не встретил у сетевого магазина, где он высматривал объявления на работу. Он меня не узнал, имя я сказал чужое. Пообещал ему работу сортировщика металла на автосвалке, за нелёгкие деньги. Он и клюнул. После освобождения из тюрьмы Юрик питался просрочкой и перебивался случайной работой. Недалёкого хулигана мало кто хотел видеть в своих работниках. А я хотел.
Широко обвёл левой рукой просторы автосвалки и с чувством восторга признался:
– Это, Юрий Николаевич, Страна Чудес! Клондайк!
Юрик непонимающе огляделся и переспросил:
– Чё?
Не читал он, похоже, про Буратино. И фильм, скорее всего, не смотрел. В истории Америки не разбирается.
– Вы сможете тут прилично заработать, Юрий Николаевич. И будете трудиться, пока не захотите уйти.
– Чего это я уйду? – смущённо хохотнул Юрик. – Деньги – это сила.
– Несомненно, – легко согласился я.
– Спасибо, что помогаете мне, Глеб Валентинович, – всхлипнул Юрик.
То ли взаправду тронут, то ли притворяется, чтобы я не передумал.
– Пройдём по территории, – предположил я, – Ознакомитесь, так сказать, на месте.
– Можно, чё, – согласился Юрик.
Мы зашагали по сухой пыльной дороге. Я чуть впереди, он – чуть позади. Машины, машины. Ни одного человека. Юрик вертел головой и расспрашивал о своей будущей работе. Я растягивал удовольствие и отвечал. Мы вернулись к моей машине примерно через полчаса. Остановились. Повернулись лицом друг к другу.
– Я всё понял, Глеб Валентинович, – сказал Юрик. – Завтра буду здесь, как надо.
– Сомневаюсь, Юрик, – ласково проговорил я и не мог насмотреться на его изумлённые серые глаза, когда он увидел бездонную дыру в моём пистолете и ощутил в сердце мощь и боль блестящей пули.
Выстрел был хорош. Юрик лишь выдавил «кх» и упал на спину. Я подождал немного. Глаза его не моргали. Грудь не вздымались. Я проговорил краткую эпитафию для полицейских:
– У нас были неприязненные отношения в детстве, но я не помнил его, когда нанимал на работу. Зато он узнал меня сразу. Когда мы приехали, он напомнил мне об этом и оскорбил меня. А затем вытащил пистолет. Выстрелил и ранил меня в ногу. Я смогу выхватить пистолет из его руки и выстрелил в него. Вот такая история, товарищ сержант.
И я выстрелил себе в ногу, как и обещал будущему стражу порядка. Перетерпел боль, замотал рану чистой тряпкой, чтобы не испачкать машину. Пистолет бросил на землю. Морщась от боли, стал садиться и вдруг услышал… джаз. Откуда он? Я же выключил радио! Джаз и – хрясь! – хлопнула дверь. Я выпрямился и огляделся.
Кто это такой?! Из помойной тачки неподалёку вылез неопрятный косматый заспанный мужик и поглядел на меня и на труп.
– Ого! Чё это тут? – медленно спросил он, едва ворочая языком.
Моргнул. И меня переклинило. А если он не спал и всё видел? Видел правду? Я поднял пистолет. Нажал на курок. Мужик выдавил «кх» и упал, пачкая кровью камни и мусор.
Я вытер сгибом кисти лоб. Ну, где один труп, там и два. Придумаю перестрелку. Этот помоечный алкаш бросился на меня с камнем. Или с тяжёлой острой железкой. Я оборонялся. Проще простого.
И тут я услышал скрип. Он перекрыл мягкое звучание джаза.
Огляделся. Ещё мужик! Из другой машины. Он глядел на меня в упор и открыл рот, чтобы сказать что-то. Но я не стал дожидаться его слов. Я выстрелил. Обмяк на автокрыле и сполз, марая пыль на покрытии. А джаз лился и лился нескончаемой мелодией.
Не успел перезарядить пистолет, как неожиданно громко хлопнула визгливая дверца. Женщина с красным морщинистым лицом ойкнула, держась за неё. Уставилась на трупы. Только начала визжать, как… Выстрел. Успел-таки перезарядить. Женское лицо залито кровью, будто гранатовой маской. Вместо рта дыра.
Итак, три второстепенных тела, кроме главного. Всего четыре, значит. Надеюсь, на этом всё?
Нет.
Из кучи металлолома вылезали и вылезали новые люди. Я стрелял в них уже вхолостую. А они всё выходили и выходили изо всех щелей.
Свидетели.
Куча свидетелей того, что я сделал. И они не сводили с меня глаз, когда шли ко мне.
Я заорал.
Нежное сумасшествие джаза обволакивало собой всё вокруг – меня и людей, которые стали рвать меня на куски.
И ведь никто не знал, куда я поехал. Никто.