Оченнно цивилизованнные люди

Августовский день 88 года совсем уже догорал. Можно сказать – догорел. Солнце, скрывшееся за видневшейся вдали горной грядой, отбрасывало в небо гаснущие отблески заката. На небе бледным пятном все отчетливее проступала луна. По ольхонской грунтовой ухабистой дороге пылил автомобиль – ГАЗ-66 с будкой. Пыль, поднятая им в эту безветренную погоду, долго висела в воздухе, медленно растекаясь по земле. Обычное дело. Внутри будки, на дощатых палатях и на развернутых геологических спальниках лежали в полудреме трое. Их, то подбрасывало вверх на колдобинах, то переваливало сбоку на бок вправо или влево. Когда автомобиль съезжал вниз на спуске, они дружно упирались головами в переднюю стенку будки. Все буднично и привычно. Когда цивилизация добиралась сюда на собаках, то где-то по дороге они издохли. Переправиться с острова Ольхон на материк сегодня уже не успеем. Поздновато. Придется ждать парома до утра. Где-нибудь поблизости от места переправы и заночуем. Мотор машины гудел, колдобины и ямы исправно делали свое дело, а дремлющие в будке пассажиры также исправно подпрыгивали и переваливались.
Газ-66 плавно, без рывков остановился. Хлопнула открываемая, а может закрываемая дверь кабины, в полудреме не разобрать. Послышались голоса. Я присел на своем спальнике. «Что, приехали?». Открылась дверь будки. «Ну как, живы? Принимайте туриста». Сосед, Иван, протянул руку к плафону светильника и включил свет. В будку, цепляясь за поручень, забрался среднего роста человек. Следом за ним подали его рюкзак. Оказывается, подобрали бредущего по дороге в сторону переправы пешехода. Подбросим – не жалко. Ночь на носу, а пешком долго еще идти – только ноги бить. Сажусь на край палатей и быстро надеваю сапоги. «Садись сюда» - показываю ему на место рядом с собой. «Все? Устроились?» - прокричали снаружи. Дверь будки со стуком захлопнулась. «Да. Все в порядке. Ямщик трогай!». Иван сел, опершись спиной о переднюю стенку будки, а третий – Александр, так и остался лежать, подложив под голову правую руку. При тусклом свете лампочки разглядываю вновь прибывшего. Молодой парень с бородкой. Куртка и штаны непривычной, несколько яркой расцветки. Рюкзак необычной конструкции с прикрепленной сбоку скаткой. «Привет» - обращаюсь к нему. «Здравствуйте» - ага, ответил с акцентом. Из Прибалтики, что ли? Мотор вновь загудел, и машина затряслась на дороге. «Откуда идешь и куда, друже?» - спросил Иван, перекрикивая шум двигателя. Так начал постепенно раскручиваться разговор для знакомства. Наш новый сотоварищ представился как Владислав. Не то чех, не то словак из Братиславы. Вторую неделю он путешествует по Байкалу дикарем. Ну что же, приятно и похвально. Добирается до поселка Еланцы, а дальше на рейсовом автобусе или на попутках – как повезет, до Иркутска. Студент, учится в Москве. Тоже хорошо.
Через сорок минут газон остановился. Включил заднюю скорость и, с поворотом вправо, стал, медленно переваливаясь, пятиться назад. Остановился. Постучали кулаком снаружи по стенке нашего передвижного жилища. «Все парни. Шабаш. Здесь затаборимся до утра». Открываю дверь будки и спрыгиваю на землю. С удовольствием размахиваю руками и потягиваюсь. Уже совсем стемнело. Луна большая, яркая, не желтая, а белая. Впереди, при свете фар машины, медленно идут двое – водитель Альберт и, ехавший с ним в кабине, Сергей. О чем-то оживленно разговаривают. «Давайте сюда таган. Здесь старое кострище» - машет рукой один из них. «Да оставь ты здесь свой рюкзак. Никто его не тронет!» - это Александр Владиславу. На землю спрыгивает Иван, следом за ним Владислав. Ничего, бодро так. Но свой рюкзак он все-таки с собой прихватил. Иван кричит в будку: «Санек. Давай таган и дрова. Следующей ходкой заберем ящики с посудой и едой». «Ладно. Добро». Иван принимает железную треногу сложенного тагана и котел. Передает их мне. «Отойдите» - кричит Александр, и поленья с глухим стуком падают на землю. Мы всегда стараемся запастись дровами, закладывая их под палати. Мало ли где придется ночевать. Несу на место будущего костра таган и котел. Альберт уже ушел по своим шоферским делам. Действительно старое кострище. Устанавливаем с Сергеем над ним высокую треногу тагана. «А где крюк? Саня, крюк в будке посмотри!». «На тагане нет что ли?». «Смотри в коробке возле печки. Вечно куда-нибудь задеваете» - ворчит Сергей. «Нашел. Иван - держи» - обычная приятная суета. Подходит Владислав и спрашивает, куда положить принесенные им дрова. «Положи сюда» - показываю на место рядом с таганом: «А рюкзак положи вон туда, чтобы под ногами не путался». Подходит с дровами и Иван, протягивает мне крюк от тагана. Обращается к Владиславу: «Пойдем со мной. Ящики и воду надо сюда перенести». Сергей забирает у меня крюк и осипло говорит: «Иди, помоги. А я тут с костром разберусь».
Костер уютно и весело потрескивал, отбрасывая подальше от себя темноту. В котле солидно и вкусно шкворчала консервированная рисовая каша с тушенкой. Для пущего навара мы в нее добавили еще и свиной. Рядом с костром на земле расстелен брезент. На брезенте уже аккуратно разложены нарезанный ломтями хлеб, очищенные головки лука, невесть как, сохранившееся сало мелкими кусочками, алюминиевые миски, ложки, соль, сахар и пока еще не открытая банка сгущенного молока. «Кажется все, хватит» - Александр снимает котел с огня, постукивая о его край поварешкой: «Чайник сейчас будем ставить?». «Давай сейчас» - Сергей несет к костру канистру с водой. Забулькала вода, наливаемая из нее в чайник. Чайник у нас большой медный, прокопченый, настоящий полевой, так сказать боевой. Надолго хватает из него чайку попить. «Рыбу открывать будем?». Дружно киваем. «Ловите» - со стороны продуктового ящика прилетают две банки минтая. «Хватит суетиться. Давайте вечерять» - хрипловато басит Иван авторитетным голосом: «Альберт подтягивайся». «Я сейчас. Тут немного». Чего там немного - не спрашиваем. Альберту – нашему водителю лучше знать. Терпеливо его ждем, устраиваясь вокруг импровизированного стола. Владислав сидит на скатке, снятой с рюкзака, в стороне от нас. Александр обращается к нему: «Чего сидишь, как не родной. Подгребай к нам. Миска, кружка, ложка есть?». Владислав показывает, что есть. «Давай, давай ближе. Не задерживай компанию». Владислав порылся у себя в рюкзаке, что-то оттуда достал и, прихватив скатку, подошел к нам. Положил на брезент пачку печенья и плоскую банку килек в томате. «К чаю пойдет» - Сергей со смехом похлопал его по плечу: « Садись сюда. Не стесняйся». Владислав уселся на скатку, скрестив ноги. Я искоса на него посмотрел и улыбнулся – научился нашим манерам. Тяжело переваливаясь на ногах, подошел Альберт. Якут, невысокого роста, коренастый, плотный. Сел, по-азиатски поджав под себя ноги. Нарочито обтер руки о куртку. «Кажется все в сборе. Вперед!» - радостно возопил он, потирая ладони. Каша уже перекочевывала из котла в миски, лук нарезан на четвертинки, банки с рыбой вспороты, а чайник уже пытается закипать. «Так, разводить будем или нет?» - Александр покосился на Владислава, ставая перед собой фляжку со спиртом. «А чего его разводить. Наливай понемногу. Вода на столе». «Да бросьте! Что, трудно развести? Где ковшик?» - Альберт обратился к Александру. Тот, кряхтя, встал, отошел к продуктовому ящику и вернулся обратно с литровым алюминиевым ковшем. «Давай фляжку» - Альберт взял у него фляжку и на треть налил в ковш спирта. Долил сколько нужно воды, тщательно размешал содержимое алюминиевой ложкой. «Ну, вот. Теперь разливайте». Владислав, поняв, что его ожидает, было запротестовал, накрыв свою кружку ладонью. «Так не пойдет. Обязательно нужно по-бурханить. Хорошая погода будет и для здоровья полезно» - Сергей застыл с ковшем над кружкой Владислава, ожидая, когда тот уберет руку. «По первой, вздрогнули». Немного отлили разведенного спирта из кружек на землю, для умиротворения местных духов. Дружно выпили, шумно выдохнули, вытерли рот рукавами и застучали ложками по мискам. После первой только наслаждались едой и почти не разговаривали. Стук ложек, сопение, сочный хруст лука и треск горящего костра. После второй народ оживился. Стали вспоминать что-то интересное из прошедшего дня, подтрунивать друг над другом и наперебой рассказывать занимательные истории и анекдоты. Чайник дал о себе знать, с громким шипением заливая костер. Александр быстро встал и снял его с тагана. Насыпал в чайник заварки, отставил в сторону от костра и вернулся к компании. После того, когда разведенный спирт был допит, а от выпитого и съеденного наступило состояние особого блаженства, за импровизированным столом разговор потек тем неспешным путем, когда никто никого не перебивает, а паузы становятся длиннее. От горячей еды и выпитого спирта я захмелел. Усталость от прошедшего дня исчезла, как будто испарилась. То, что было сегодня и вчера растворилось в темноте наступившей еще теплой ночи, а о делах завтра и думать не хотелось. Хмель мягко обволакивал, убаюкивал и тихо пел колыбельные песни. Захотелось перевернуться на спину, раскинуть руки и смотреть в такое близкое, ясное ночное небо. И звезды, звезды, много, как их много. И мечтать о будущем, тем более, что в этом году грядут грандиозные личные перемены.
За столом еще хрустели, доедая лук. А кто-то стучал ложкой по жестяной банке, выскребая остатки рыбы. Не спеша прихлебывали из кружек паривший горячий чай. Для пущего «скуса» в него бросали угольки из костра. Александр и Иван выложили на брезент спички и сигареты – «термоядерную» «Приму», что бы при случае подымить. Постепенно все внимание нашей компании переключилось на Владислава. Видно было, что он захмелел, но насколько, никто не обращал на это внимание. А что, свежий воздух, горячая еда, спирт, доброжелательная обстановка, его приняли в свой круг – нормальное мужское дело. Может и с непривычки, не пиво все-таки. Всякое бывает. Спрашивали о том, как ему приглянулись Байкал и Иркутск, где учиться, кем хочет после учебы стать, куда уедет жить. Владислав отвечал то быстро, как- то торопливо, то делал большие паузы, тщательно обдумывая ответ. Расспрашивали о семье, о родителях, о Братиславе, какой это город, как там живут люди. Интересно-же. Сибиряки – народ любознательный. Владислав рассказывал, когда подробно, когда кратко, но не уклонялся от ответов. И вот с какого перепугу он начал об этом говорить, так до сих пор не могу понять. Может разведенного спирта перебрал, и он ему в голову ударил хуком справа, а может еще что … . Возбужденно, как бы взвинчивая себя, Владислав стал говорить о событиях в Чехословакии, происходивших в шестидесятых годах. Смысл из всего сказанного таков – Советский Союз повел тогда себя не как цивилизованная страна. Советские солдаты стреляли в ни в чем не повинных мирных людей. В общем плохими мы были тогда парнями. Находясь в расслабленном и мечтательном состоянии, я не прислушивался к разговорам за столом и не сразу понял, куда он повернулся. Но вот что-то меня зацепило и вынуло из уютного и теплого кокона. Когда стал вникать в смысл сказанного, волна раздражения и гнева стала захлестывать. Какого черта. Он что, с дуба упал. Не один, Советский Союз, там был. Немцы, венгры, поляки, румыны – не туристами Чехословакию тогда посетили. Они значит цивилизованные добрые европейцы, а мы незнамо кто. Мужики молчали и не перебивали. Владислав, принимая это за скрытое одобрение, продолжал. Но я-то знал, что они стараются быть тактичными и гостеприимными. В Москве уж точно образованные женщины вытирали бы Владиславу его скупые мужские слезы, украдкой промачивая платочком собственные глаза. А интеллигентные мужчины гладили его по голове и согласно кивали ему в ответ: «Да, конечно, тогда мы поступили очень плохо. Мы такие бяки…». Не хотел я быть плохим парнем. Ну, не хотел. Когда в тебя кидают бутылки с бензином и гранаты, а с чердаков и из окон стреляют вовсе не из детских игрушечных ружей – реверансы что ли отвешивать. Переворачиваюсь на бок, приподнимаюсь на локте и осматриваюсь. Иван раскуривает «Приму» от дымящегося уголька из костра, Альберт очень сосредоточенно потягивает чай, Александр невозмутимо и спокойно глядит на говорившего – он всегда такой, даже может показаться со стороны, что он слегка «тормозной». Сергей смотрит через стол куда-то в ночь, в темноту. Собираю в свою трезвеющую голову остатки, дремлющей во мне, цивилизованности. Не очень интеллигентно перебиваю некстати разболтавшегося: «Владислав, послушай. Кончай ты это. То, что в тридцать восьмом вы Гитлеру без единого выстрела сдались – понимаю, шкуру свою спасали. Потом всем народом радостно приняли присягу на верность фюреру германской нации и до самого сорок пятого, по-стахановски, клепали рейху оружие. А сколько чехов и словаков за немцев против нас воевало? После войны мы помогли вернуть вам ту самую землю, которую немцы, поляки и венгры у вас же и отобрали. Вот скажи мне, что делал твой дед здесь, у нас в Сибири в восемнадцатом и девятнадцатом годах?». Владислав запальчиво запротестовал: «Мой дед никогда в Сибири не был». «Откуда ты знаешь, что не был? Может потому ты сюда поехал, что дед завещал посетить заветные места его бурной молодости. По московскому тракту на запад от Иркутска в музеях районных центров есть фотографии тех лет. Во всяком случае, в городе, где я родился и вырос, уж точно есть. И я их видел. На них твой дед и, какие-нибудь там Гашеки, Гавелы и Пашеки, вместе с ним такое выделывали, что твои росказни о тех чехословацких событиях – детские песенки. Наверно, цивилизованно загнать в два вагона зимой арестованных заложников. Запереть их там и выгнать на полустанок замерзать. На тех фотографиях расстрелянные, повешенные и потопленные в прорубях несчастные люди. Кто и зачем это снимал? Конечно, не только белочехи это выделывали. То, что мы тогда насмерть друг друга резали – это наши дела. А твой дед зачем в наши разборки влез? Валил бы к себе домой. Ты по земле идешь, ну или сидишь, политой кровью, как ты говоришь, ни в чем не повинных мирных людей. Они в чем были виноваты?». Следовало бы прикусить язык и заткнуться, но меня понесло. Чудились тени, загубленных в то лихое время, людей. Кто их считал, до сих пор неизвестно, сколько кануло в вечность. Они двигались в темноте и обступали наш костер. «Какого черта они на моей земле такое вытворяли - расстреливали, вешали и как каратели жгли деревни. Лидицу свою вы очень хорошо помните? А сколько эшелонов награбленного добра, здесь, у нас, твой дед со своими дружками вывезли к себе, в эту самую Чехословакию. Не вагонов, а эшелонов. Как гордилась Чехословакия тогда – крона одна из самых устойчивых валют в Европе. Не на нашем ли золоте?». Сразу вспомнилась история, рассказанная бабой Дашей – моей нянькой. Баба Даша – маленькая, сухонькая, добрая старушка. Пережила и гражданскую, и интервенцию. Рассказывала, что когда белочехи, уходившие по Московскому тракту на восток, вошли в город, то начались грабежи. Не с поклонами и просьбами разрешить войти вламывались в дома. Тащили все, что приглянется. Показывала на соседский дом и вспоминала. Соседка попыталась отобрать у такого вот грабителя икону с позолоченным окладом, а тот ударил ее штыком в бок. Женщина промучилась несколько дней и умерла. Иван, нахмурясь, курил сигарету. Остальные мужики как-то встревожились. Альберт передвинулся ко мне и толкнул в бок. Но у меня уже отказали тормоза и несло, а в горле от возмущения клокотало. Владислав почувствовал перемену настроения и замолчал. Ну и слава богу, а то варежку разинул. Я отстранил руку Альберта и сказал ему: «Неси лопату. Сейчас мы его здесь закопаем за подвиги его деда». Это был перебор. Владислав затих. Иван закурил новую сигарету. Чувствую, что разозлился. «Где фляжка?» - я плеснул немного в свою кружку и кружку Владиславу. «Ладно, извини. Давай выпьем за мир и дружбу». Чокнулись с ним кружками. Быстро выпил спирт, догнал чаем из альбертовой посудины. Встал и похлопал Владислава по плечу, мол, все в порядке, все нормально. Взял свою кружку, налил в нее чай и отошел ближе к костру. Горящие поленья потрескивали. Тепло от огня нагревало штаны и сапоги. Чай был еще горячий. Металлическая кружка сильно нагрелась, и я поставил ее на траву. Прилег у костра на бок. Разговор у стола, через некоторое время молчания, возобновился и становился все более оживленным. По тому, как открывали тушенку, а может рыбные консервы, по стуку кружек понятно, что спирт допьют. В разговор мужиков у стола постепенно стали вплетаться и реплики Владислава. Значит, все в порядке. Только у меня на душе было как-то не очень. Подошел Альберт и присел рядом. Толкнул в плечо и протянул пачку сигарет. «Закурим?» -спросил он. «Давай» - вынул одну и прикурил от горящей щепки. «Ты чего завелся? Пусть бы себе болтал». «А, а …» - махнул я рукой с дымящей сигаретой. «Пойдешь туда? Нет?» - на вопрос Альберта отрицательно качнул головой. «Ну ладно. А я пойду, а то мужики без меня быстро управятся» - пошутил он. Окурок полетел в костер. Неторопливо допиваю чай. Оставляю пустую кружку возле костра. Завтра утречком помою и кружку, и миску, и ложку. И с котлом нужно будет управиться. Иду в будку, быстро раздеваюсь и забираюсь в спальник. По звукам голосов и смеху возле костра ясно, что сабантуй продолжается. Очень рад, что я не испортил мужикам вечер. Все – спать.
Сейчас, когда экран выключенного компьютера гаснет, смотрю в окно нашей квартиры на ночной город. В голове крутится то одно, то другое. В документальном фильме о минском гетто Рабинович, один из немногих выживших тогда, на вопрос, почему не ушли в эвакуацию, а многие ведь успели, он ответил: «Кто тогда мог подумать? Немцы – это же культурные и цивилизованные люди. Не то, что …». Не то, что кто …? То же самое говорила мать героя повествования в книге Анатолия Рыбакова «Тяжелый песок». Быстренько они их потом переубедили. Что уж говорить о Мережковском и Зине Гиппиус и иже с ними, и их таком взволнованном обращении в 1941 году у другу Адольфу. И как теперь быть с днями Зинаиды Гиппиус в Ленинграде? И не где-нибудь, мать твою, а именно в Ленинграде! И пепел Клааса не застучал в груди великого, многострадального города. А что культурно-интелегентный бомонд? «Ну, что-же. С кем не бывает. Да, да. С кем …». На свою тень оглядываются, что ли? Так, на всякий случай. Очень просто, простенько. Быстренько темненькое и черненькое закрасить, забелить. И так-же, быстренько, нарисовать миленькое.
Образованнннные и цивилизованннные европейцы у себя дома пукнуть культурно не дадут. А ввалившись к нам в дом, горшки перебьют, сундуки выворотят и, в придачу, кучу кое-чего посредине комнаты после себя оставят. По-прежнему смотрим на них с раскрытым от восхищения ртом. Как туземцы, перед которыми, белые люди трясут стеклянными бусами. Это наваждение сам испытал на себе в достопамятные времена. Что, герр Питер крепко вколотил в нас это палкой? Парочка блогеров, сверкая ослепительными шварцнегеровскими улыбками, взахлеб рассказывает о Гданьске. «Вау!» - это наша дама зависла в местном супермаркете в восторге, как будто раньше слаще мокровки у себя на родине, в России, не ела. «Вау! Какой супергород! Не то, что …». Не то, где? И все какие-то намеки, намеки, намеки … . Прокручиваю ролик раз, другой, третий. Вот оно, проговорились! Короткая фраза. Они здесь уже живут. Не с 2022 года ли? Наверное, сейчас для них здесь мать родна, ну а там осталась мачеха. У многих ныне три родины. Одна, где родились и выросли, другая - некая мифологическая, кем- то придуманная, а другая - где колбаса дешевле и морковка слаще. «Вау, Прага! Вау, Париж – ну куда без него! Ооо, Лондон – только на черта он!». Ну что ж, туда им и дорога. Теперь немного контраста. Поляк, приехавший то ли на стажировку, то ли еще для чего в один из наших институтов в Иркутске, в те перестроичные времена «Даду, даду», ходил по городу с фотоаппаратом и делал фотосессии. Не докер, не рабочий, не фермер, не польский бомж, а образованный интелегентный интеллектуал – короче сливки общества. А снимал-то он помойки, свалки, старые и обшарпанные зады зданий, городские дороги в провалах и колдобинах, безобразные очереди-давилки за водкой, магазины с пустыми полками и длинные очереди терпеливо стоящих людей. Лицо, а может зад нашего народа в штанах с заплатами? Не думаю, что когда его за этим занятием застукали и в грубой форме одернули, то перестал этим заниматься. Где-нибудь в Гамбурге или Бирмингеме он стал бы снимать их задворки? Ой! Ну как же! Из-за цивилизованной евросолидарности, ага… . Будет у себя дома, вот с такими же м …. сидеть, уютно устроившись в креслицах, дуть немецкое пиво и, показывая пальцем на отснятые кадры, ржать: «Смотрите, смотрите, что это за быдло, что это за …». Захотелось пойти со снятой шапкой в мир, собрать деньги и нанять в той самой Польше какого-нибудь нашего папарацци. Пусть ходит и снимает на видео их помойки и грязь. Со злорадством и радостью вывернуть это все в интернетсвалку. Только пустое все. Да и бог со всем этим. Достали уже размышлизмы и популизмы. Зеваю. Пора спать. Завтра придет новый день. Солнечным светом постучиться в окно и освЯтит всех нас, здесь живущих. Прозвенит щебетанием птах и топотанием голубей по подоконнику.