Бабулька-продолжение неземные гости

То лето давно ушло в песок времени, а та ночь — темная, густая, как чернила, — возвращается ко мне вновь и вновь. Во сне я снова ощущаю на лице ледяные струи ливня, что лил, словно из опрокинутой бездны, и вижу перед собой тот самый заборчик из грубых, толстых прутьев. Я упираюсь в него ладонями, и нет сил его преодолеть.
Я живу на отшибе, рядом с маленькой, будто притихшей деревушкой. За домами — частокол старых деревьев, а за ними — пустырь. Говорят, когда-то здесь было озеро, глухое и темное. И что жила здесь древняя старуха, что могла свести сердца или навеки разлучить влюбленных, одним лишь шепотом переплетая человеческие судьбы.
Сегодня снова льет дождь, но уже колючий, осенний. И я решаюсь. Довольно метаться во сне — нужно пойти туда наяву. Натянув непромокаемую куртку, накинув плащ, я взял фонарь и шагнул в промокшую тьму. Лесок встретил меня шепотом мокрой листвы, пустырь хлюпал под сапогами. Темнота была осязаемой, я чувствовал, как холодная ползучая жуть сжимает горло, и ускорил шаг.
— Куда ты спешишь, мил человек? Не меня ли ищешь?
Голос был сухим, как шелест прошлогодней листвы. Я обернулся. Передо мной стояла она.
— А ты кто? — чуть слышно выдохнул я, ощущая, как пересыхает в горле.
— Бабулька я, так и зови, — ответила старушка. Ее фигурка казалась хрупкой и призрачной в отсветах фонаря. — Ночами надо дома сидеть, а не бродить где попало. Место тут завороженное.
И она позвала меня в гости. Я уже не сопротивлялся, покорно бредя за ней по размокшей земле. А она, несмотря на возраст, шла легко и плавно, словно порхала над грязью. И вот он — тот самый плетень из прутьев. «Вот чего искал, — горько подумал я. — На свою погибель».
В старой, пропахшей травами и временем избе, мне стало еще страшнее. Старуха заваривала чай, а я сидел на краешке лавки, и меня била крупная дрожь. Подала чай в грубой деревянной кружке. Я пил его, обжигаясь и смиряясь с участью. Будь что будет.
— Желаешь свою мамку проведать? — спросила она своим старческим, ни на что не похожим голосом.
— Ее нет много лет, — прошептал я. — Ей всего пятьдесят было. Без нее… совсем худо.
— Зови. Она выйдет. Только не прикасайся. Не вздумай!
И я, забыв обо всем, крикнул в нависающую темень: «Мама!»
И она вышла. Не призрак, не видение, а просто мама, чуть уставшая, как будто после долгого дня.
— Что, сынок? Трудно без мамы? — голос ее был таким знакомым, таким реальным.
Я рванулся к ней, но ноги будто приросли к полу. Не мог сдвинуться с места.
— Мам, — кричал я, и в голосе моем стояли слезы, — никого уже не осталось! Нет ни отца, ни друзей… Помнишь, как все было дружно? Словом и делом поддерживали друг друга…
Мы говорили, а старушка сидела в углу, и казалось, будто она дремлет. Но когда мамин образ растаял во тьме, как дым, она открыла глаза.
— Не спишь по ночам, я знаю, — сказала она, и ее взгляд стал пристальным и острым. — Хотела тебе напомнить о том, как давным-давно, у тебя в гостях небесная гостья была. Она и мне помогла — не болеть, жить да жить. Только устала я, а все жить хочется.
— Да о чем вы, бабулька? — попытался я уклониться. — Не было у нас с ней ничего. Легкая она была, как пушинка…
— Любовь, — тихо, но властно перебила старуха. — Любовь у вас завязалась. Знаю. Продолжай. Мне можно твою тайну раскрыть. И я сломался. Под тяжестью ее взгляда и грузом долгого молчания.
— Она умела передавать мысли… я понимал ее без слов. А в один миг случилось непредвиденное… Я обнял ее. Она прикоснулась ко мне, и это было такое нежное, такое теплое прикосновение… Но в тот же миг в окне мелькнула крошечная вспышка — и она растаяла у меня на руках. Словно луч света, унесенный ветром.
Я не мог забыть этого все эти годы. Не мог простить себе того объятия, что стало для нее гибельным. Только я не понимал, зачем бабульке нужно было вырвать эту исповедь из меня.
Утром я проснулся в ее избушке. На гвозде, вбитом в стену, аккуратно висела моя куртка, у печки стояли высушенные сапоги. Старухи не было. И самый главный вопрос, терзавший меня все эти годы, оставался без ответа: почему они не дали ей улететь? Почему та, что была так прекрасна и чей далекий мир был мне не понятен, не смогла вернуться домой?
Но с той странной ночи мне больше не снится сон, где я бреду в потоках дождя, безнадежно кого-то ища. Теперь я просто помню. И в этой памяти — и боль, и свет, и тихая, примиряющая грусть.