Жмуровая статистика

ЖМУРОВАЯ СТАТИСТИКА

Неожиданно, брошенный по оконному стеклу камешек, заставил Никиту оторваться от своего занятия и подойти к зашторенному окну. Отодвинув занавеску, он увидел пожилого мужчину, с лицом высушенной груши и красным носом в середине, одетого в серую, болоньевую куртку, а на его голове, как у клоуна, красовался вязаный, синего цвета картуз. Тот стоял в ожидании возле деревянного штакетника у края палисадника, держа под мышкой буханку черного хлеба.
- К часу, – не здороваясь, пролепетало лицо, когда за стеклом появился образ собеседника, подкрепляя свои слова, поднятым вверх указательным пальцем и тут же удалилось.
- Угу, – только и успел ответить Никита, уже удалявшемуся визитеру.
Слегка смущаясь своей радости от этого краткосрочного общения, он отложил в сторону альбом с марками, который, вот уже месяц, пытался превратить в полноценный каталог, посмотрел на часы и стал собираться на предстоящее мероприятие, до начала которого оставалось сорок минут. Этим мероприятием были похороны. Никита принимал участие в нем в качестве музыканта. Прикидывая по погоде, как себя одеть, он мысленно оправдывал себя за мимолетное, приподнятое настроение: - «В конце, концов, я ведь не смерти человеческой радуюсь, а тому, что в этот пасмурный, выходной день, есть повод выйти из дома, развеяться и пообщаться с коллегами, да еще и денег заработать. А они, как известно, никогда не бывают лишними…, да и все равно, кому-то, это нужно делать».
За окном стояла теплая, золотая осень. Но эту прекрасную пору, о которой так много было написано писателями и поэтами, омрачал мелкий, противнющий, с перерывом моросящий дождик, так что в гардероб пришлось включить короткие, резиновые сапоги, непромокаемый плащ и на всякий случай зонтик. Надо сказать, что, сколько бы не прикидывал Никита по поводу гардероба, а все равно возможность попасть впросак была, так как сама погода и действия похоронной команды были порой не предсказуемы, особенно действия похоронной команды. Точнее сказать, если бы это была похоронная команда, то это бы было дело другое, но, как правило, всем действом заправляли местные умельцы, соседи, сочувствующие, священники, а иногда и вовсе посторонние люди. Полет их фантазий, на этот счет, предсказать было не возможно, общие каноны не выдерживались, а правила погребения разнились с точностью до наоборот. Единственным, все же, общим правилом у всех было одно, это то, что покойного, в конце, концов, придавали земле, а до этого момента, и сами поминки, отличались удивительным разнообразием. Никита «служил» сразу в двух музыкальных коллективах своего, районного городка, в оркестре на базе детской музыкальной школы, где он преподавал и духовом оркестре при швейной фабрике, где он руководил, непосредственно музыкальным коллективом. Опыт его участия в этих скорбных мероприятиях исчислялся двадцатью годами, не смотря, что ему было тридцать четыре года, потому, что начало этой работе было положено им, еще в школьные годы, когда он сам был учеником музыкальной школы. Ну, так вот, разница заключалась в следующем, например, у себя в районе музыканты, как правило, играли траурные произведения, написанные специально с этой целью. И написаны они были такими, великими авторами, как Рунов, Шопен, Моцарт и так далее. Правда, надо оговориться, что эти произведения Никита исполнял в составе музыкантов, состоящих из профессиональных преподавателей музыки, учеников или давно закончивших школу, не профессионалов, но игравших в духовом оркестре по причине потребности души. О музыкантах со швейной фабрики надо будет рассказать отдельно. Так вот, в своем районе исполнялись именно такие произведения или же другие по просьбе родственников или в зависимости от ситуации. В понятие «другие» входили военные марши для военнослужащих, гимн СССР для партработников, джазовые произведения для своих, рано и трагично ушедших из жизни музыкантов или вальсы для усопших женского пола. Был на его памяти удивительный случай, когда музыку заказал сам себе будущий, так сказать покойник. Да, да, именно так. Никита часто вспоминал о нем. Произошло это лет пять назад. Один из его земляков болел раком, был обречен и знал приблизительно время своей смерти. Однажды, встретившись с Никитой, когда еще был на ногах, он попросил его сыграть ему в последний путь конкретное произведение «Прощай любимый город» и как-то так, невзначай, на ходу, словно закурить просил. Такую просьбу не исполнить было не возможно. В соседнем же районе, весь этот репертуар вызывал недоумение, если не сказать раздражение. Местные жители всегда оставались недовольны музыкальным сопровождением, мотивируя, что музыка должна быть на много веселее…? Причиной этого была иная вера, прихожане которой величали себя баптистами. Короче, каждый раз, когда музыканты отправлялись на это скорбное мероприятие, они не представляли, какой расклад их ждет впереди. Более или менее упорядочено было в своем районном центре, а в самом районе…., далеко не всегда. К примеру, в одной деревне надо было играть на кладбище, в другой нет. В каких-то селениях играли после отпевания, а в каких-то выносили с музыкой до церкви, там отпевали, потом опять с музыкой шли до кладбища. Был и такой момент однажды, когда музыканты приехали в село, чтобы после отпевания проводить покойного на кладбище…, ну в общем как обычно, погост рядом, рукой подать (что немало важно для музыкантов, особенно в дождливую и морозную погоду), ан…, нет, стали петлять. Да так петлять, что дошло до абсурда. Люди пошли одной дорогой, через ручей, машина, трехосный ЗИЛ другой, по полю, совсем в другую сторону от кладбища, сквозь стадо коров, так как не везде проехать могла, музыканты растерялись…, за кем следовать? Сопровождающие разбрелись в итоге по всему полю. На вопрос – что происходит, ведь кладбище было совсем рядом, ответ был таким, мол, покойный любил ходить на работу именно этой дорогой, просто сюда машина проехать не может. Против таких доводов не попрешь, сельский народ своеобразный, прямолинейный и самое главное заказывает и платит тоже он. Так что, как в анекдоте, когда поручик, собираясь на бал, на всякий случай, смазывал задний проход вазелином, Никита и остальные участники музыкального состава не могли предсказать точно какой маршрут и сценарий данного мероприятия их ожидает на этот раз, старались брать с собой лишнюю одежду и дополнительные ноты. Это, ведь не в большом городе, где все четко, по регламенту и твердому тарифу. За двадцать лет участия в таких мероприятиях он стал и статистом и философом. Да и как иначе? Самые страшные и не приятные моменты его работы, это те, когда случались внезапные, трагичные смерти молодых и здоровых людей. А некоторые были, если можно было так сказать, вполне уместными и, в какой-то степени, справедливыми и заслуженными. Взять, к примеру, хотя бы такой эпизод: дедушка, сто лет или около того, войну прошел, дом поднял, семью вырастил, дожил до пра-пра внуков и спокойно, ни кого не мучая, отошел в мир иной. Дети и внуки зажиточны, отдали пращуру последние почести, все честь по чести, без криков и истерик, достойно помянули и принялись за наследство. Приблизительно с такими мыслями Никита собирался «к часу» встретиться на фабрике со своими партнерами по специфическому бизнесу. Обычно музыкантов за гробом следовало от четырех до шести человек, по разным причинам. Музыканты с фабрики (которых такими словами можно было назвать с натяжной) играли несколько другой репертуар, в отличие от профессионалов из «музыкалки». Да, в советские времена, было престижно на солидном предприятии иметь свой духовой оркестр, не для похорон, конечно, а для торжественных мероприятий. Никита занимался с этими «творческими личностями» не из-за любви к музыке и не для того, что бы вырастить из них что-то стоящее, нет, это было не возможно по определению. Ну, нельзя сделать космонавта из инвалида, особенно если он болен на голову. Просто нужен был дополнительный источник дохода, а других не было, да и какие, такие, другие заработки могли быть у профессионального музыканта. Его возрастные ученики преследовали свою цель. Еще бы! Ведь они реально причисляли себя к слугам искусства, со всеми вытекающими отсюда последствиями, почет и уважение, дополнительный заработок и халявное бухло. Кстати у музыкантов из фабрики была своя ставка. Если «профи» брали семьдесят рублей, а дальше на усмотрение родственников, то у них это было, семьдесят рублей и банка, или сумка (пппомянуть, так сказать). Банка, имелось ввиду, два, три литра самогона. Так, что интерес и тяга к музыке у них была очень сильная. Как ни бился с ними в процессе обучения молодой преподаватель музыки, но до уровня детей музыкальной школы они все же не дотягивали. С Богом пополам ему удалось научить их самым примитивным маршам, добиться более или менее приличного звука и вперед, на демонстрации и похороны. Некоторые, на альтах и тенорах додумались запаять один из трех клапанов в своем инструменте, за ненадобностью, что бы случайно не нажать. Со стороны, по мнению прохожих, это выглядело так, если во время похоронной процессии играл оркестр детской музыкальной школы, проходящие мимо зеваки, останавливались послушать стройную и красивую музыку, то когда провожали фабриканты, реально становилось жутко. Такое впечатление, что, даже коты и собаки забивались в самые дальние углы, как, при надвигающемся катаклизме. Никита за двадцать лет посещения таких мероприятий обзавелся своеобразными наблюдениями и, как он это сам называл, стал вести «жмуровую статистику», виртуально, конечно, в своей голове. Ведь, так или иначе, присутствуя на похоронах, он получал информацию о самом покойном, его образе жизни, прочих перипетиях и, собственно самом финале. Иначе говоря, у него была возможность сравнить реальные факты с выдуманными мифами о жизни и смерти индивидуума. Если, к примеру, народная молва утверждала, что более подвержены скоропостижному уходу из жизни полные люди, в сравнении с худыми или пьяницы, в сравнении с трезвенниками, то «жмуровая статистика» напрочь опровергала этот факт. Нет, она не ставила все наоборот, она просто уравнивала шансы и тех и других, пятьдесят на пятьдесят. Так же обстояло дело с праведниками и грешниками. Еще он отметил для себя, что покойники двадцатилетней давности разительно отличались от нынешних. Если на заре его музыкальной карьеры они выглядели, словно египетские мумии, сухие и бледные, а из гроба торчал только один нос, то нынешние выглядели словно живые, большие и, даже местами розовые. Это говорило ему, что с тех пор «жмур» помолодел, хотя официальная статистика утверждала, что продолжительность жизни в стране стала больше. Обратный факт подтверждали и даты, выбитые на кладбищенских памятниках. Тот, кто родился в начале двадцатого века, доживал почти до его конца и кто родился в середине века, умирал, практически в это же время. Забавно!? Если не сказать – очень грустно от таких фактов. Как ни странно, но, эта самая, «жмуровая статистика», ему лично, помогала жить. Каждый раз, памятуя о том, что жизнь скоротечна и не зависит ни от каких спортзалов, а так же от целомудрия, он старался как можно больше преуспеть во всех своих начинаниях. Иногда, напротив она его расслабляла, давая понять, что чтобы он не предпринимал, а в его доме будет играть музыка, которую он, увы, не услышит. Его шуточным девизом было – истрепать себя так, что бы к концу жизни на кладбище отнесли один лишь нос, а не здоровое и объемное тело. Его товарищи по цеху были такими же философами и отличались лишь только друг от друга искушенностью и степенью соблазна к тому или иному кайфу. Трезвенников в коллективе, что в одном, что в другом, практически не было. Почему практически? Потому, что один, все-таки затесался, даже не потому, что он любил спорт и отдавал ему часть своей жизни, а скорее от генетической предрасположенности, хотя компанию своих пьющих собратьев понимал, принимал и относился с уважением к их выбору.
- Ты куда, сынок? – прервал его действия и размышления голос из соседней комнаты.
- Жмурить, мам, – отозвался отпрыск.
- Может, покушаешь?
- Нет, спасибо, – вежливо отвечал сын, предвкушая, что покушать, как и пппомянуть ему сегодня предстоит в другом месте.
На этом их диалог закончился. Никита, с супругой и пятилетней дочкой жили в родительском доме, с мамой и отцом Никиты. До время «Ч» оставалось двадцать минут, как раз одеться и дойти до фабрики. Мелкий, моросящий дождик на какое-то время прекратился и Никита, прихватив с собой зонт и кофр, в котором находилась труба, вышел из дома. Улица, на которой он жил, а так же центральная или главная была не многолюдна. Обходя глубокие лужи, он в среднем темпе следовал в сторону фабрики, огромного, по местным меркам и вдобавок градообразующего предприятия, пытаясь представить, куда на этот раз их занесет. Ему снова вспомнился его первый выезд на похороны, в компании его педагогов, музыкантов. Об этом случае он не забывал ни когда. Для его, тогда еще, не окрепшей психики, это было шоком.
Шестикласснику Никите, по общеобразовательной школе и третьекласснику, по музыкальной, давалось все, довольно-таки легко. Во всяком случае, он прекрасно успевал и в одной школе и в другой, даже время по хулиганить оставалось, так, что учителя, понимающе отпускали его с уроков на то или иное мероприятие, касательно музыкального сопровождения. К этому времени Никита овладел инструментом и играл вторую партию трубы, исполняя в оркестре не сложные произведения. Одноклассники завидовали ему, больше, конечно же, уходам с уроков, чем занятиям на музыкальном инструменте. Так случилось и на этот раз. Во время уроков в дверь кто-то постучал, а через минуту училка объявила ему, что Никите надо срочно прибыть в музыкальную школу.
- Поедешь на похороны, - почему то на ухо и шепотом произнесла старшая пионервожатая, когда он вышел в пустой коридор, а потом в полный голос добавила. – Так, что оденься по теплее,- и, при этом посмотрела на него, как-то странно. А может ему это только показалось.
Никиту охватила дрожь ответственности, ведь на похороны он собирался впервые. А, еще, его не покидала мысль о том, что на носу Новый год и столь скорбное событие ни как не хотело вписываться в его детскую голову. По дороге, он закинул портфель домой, прихватил с собой футляр с инструментом и в назначенное время пришел к старому зданию, в котором располагалась детская музыкальная школа. К этому времени все уже собрались и ждали его одного.
- Привет, молодой!
- С почином тебя!
- Трубу укутай хорошенько. На ветру клапана замерзнут.
Со всех сторон, пока он шел на заднее сиденье старого «Кубанца», сыпались приветствия и рекомендации. Поездка предстояла за пятнадцать километров от райцентра, так, что Никита успел завернуть свою трубу в шерстяной шарф и стал рассматривать окрестности через не замершую часть стекла автобуса. Местные мужики из деревни о чем-то громко болтали с его преподавателями, но он их не слышал. Шумно и надрывно гудел двигатель, в салоне пахло бензином и сигаретным дымом. Бесконечные, заснеженные поля сменялись перелесками, деревушками и железнодорожными разъездами. Наконец-то автобус подъехал до места, о чем Никита догадался по скоплению народа. По всей вероятности, его лицо выдавало волнение, и он тут же услышал от своего наставника:
- Не волнуйся. Играй за мной. Слушай бас.
То, что он увидел дальше, с трудом принимало его детское мировоззрение, а что услышал, тем более. На улице, для конца декабря, было относительно тепло, градусов десять, не больше, с порывистым ветром. Дом, к которому они подъехали, был одним из худших на улице. Старый, деревянный, покосившийся, со всеми атрибутами не простой и продолжительной жизни, облезлой краской на фасаде, замшелой, шиферной крышей, убогим забором и земляным двором, отделяющего его от такого же, кривого сарая. Во дворе валялись какие-то полу разобранные механизмы, по середине стояли два самодельных табурета и крышка гроба, опертая на угол сеней. Засуетились люди, стали (как правильно сказать) украшать или оборудовать машину, ЗИЛ, притом самосвал, который до этого, не так давно, по всей вероятности, вывозил с фермы навоз или привозил на ферму силос. Бабы повязали зеркала заднего вида платками, мужики положили поверх еловых веток ковер, к переднему борту прикрутили железный, самодельный крест. Говорили все в пол голоса, так, что услышанное Никитой: - « … с елки упал…» - показалось ему фразой не с той оперы. Да, и, вообще, волнительность, одолевавшая его в эти минуты, была на пределе, не смотря на поддержку его коллег.
- Выносят, – прозвучало как-то неожиданно.
- Трии, четыре, – специально, для него, нараспев, произнес старший.
Первые звуки, да и само произведение Никита проиграл, словно в тумане. Он не узнал ни мелодию траурного марша, ни своих, собственных звуков.
- Не плохо. Только играй по громче. И ни чего не бойся, – успокоил его наставник, когда звуки музыки затихли, а тело с покойным вынесли из хаты и водрузили на табуретки.
- Я…, вот в этом месте… , – начал было Никита, но ему не дали закончить.
- Все нормально. Успокойся. Слушай бас.
Никита, в наступившей паузе, спрятал трубу за пазуху и стал судорожно ожидать начала нового произведения. Оно было посложнее первого. Он уперся в ноты и стал мысленно проигрывать его в своей голове. Волнение не проходило. В это время местные стояли, молча у гроба, оголив на холоде свои головы. В изголовье стояли две женщины и двое малолетних детей. Одна совсем старая, другая по моложе. Никита на всю оставшуюся жизнь запомнил их растерянные и очень, очень печальные лица. Нет, они не кричали навзрыд, не делали ни каких телодвижений, просто молча, стояли и тихо плакали. Одна бабушка, по всей вероятности мать покойного, другая, что по моложе, скорей всего, жена. Одеты они были черт знает во что, валенки, бурки, шерстяные колготки. На пожилой была мужская демисезонная куртка, на другой искусственная, серая шуба. В этом, молчаливом плаче, словно при телепатическом контакте, Никите была передана все глубина скорби и ужаса с нелепой потерей единственного кормильца и хозяина, от чего комок сухой пустоты подкатил к его горлу, а глаза неожиданно стали влажные от слез.
- Вот тебе и Новый год, – с сочувствием услышал он сзади от тубиста.
- Это же надо, с елки упасть? – услышал Никита второй раз про елку от товарища справа.
- Как с елки? – оторопел он.
- Вот так, с елки, – подтвердил его педагог. – Видишь за сараем елку?
Никита пристально посмотрел на высоченное дерево высотой с трехэтажное здание.
- ….? – его удивленные, детские глаза и, сдвинутые к переносице брови, выразили немой вопрос.
- Полез малый на верх, хотел из макушки новогоднюю елку спилить. Да не удачно, упал и разбился насмерть. Ему и тридцати не было…
Какое-то время Никита ни чего не слышал, что ему в пол голоса, с разных сторон объясняли его коллеги, музыканты. Он тупо, поочередно смотрел, то на гроб с покойным, то на огромное дерево, ставшее причиной этой глупой и чудовищной смерти. В его голове прочно засел один вопрос, который как набат повторялся неоднократно: – «Вот, значит, как люди умирают…?». Потом была непростая дорога до кладбища. Никите уже приходилось играть на демонстрациях и парадах, но это происходило совсем иначе. По скользкой дороге или нечищеному снегу, с короткими остановками на перекрестках, затем через поле, процессия добралась до погоста. Затянутое облаками небо, холод, пробирающий до костей, карканье ворон в кладбищенской тишине, впервые надавили на Никиту необъяснимым, не знакомым доселе негативом. Мысли в его голове перемешались. Он шел вслед за церемонией, по глубокому снегу, не чувствуя от холода пальцев на ногах, ощущая себя молодым, дерганым и пугливым животным в стае бывалых собратьев. Без каких-либо церемоний, после короткого прощания, под последние звуки оркестра и всхлипывания близких, гроб был забит уверенными движениями молотка и опущен в яму. Звуки, замершей земли, обрушившиеся на крышку гроба, долго преследовали молодую память Никиты, от чего картина пережитого восставала перед ним заново, от мирно растущего дерева за старым сараем до каркающих ворон на деревенском кладбище. В этот раз он заработал десять рублей, приличные деньги по тем временам. Его педагогам, как ему показалось, было все равно, их больше волновало то, что идти было не далеко, да погода была не самая суровая на этот раз. А когда они в автобусе открыли сумку, даденную на помин души, то их разговор и вовсе принял далекую от данной трагедии суть, разве, что пили не чокаясь. Никита, всю, обратную дорогу, прокручивая события сегодняшнего дня, нелепую смерть, обыденный кошмар деревенской жизни, последний путь до кладбища по заснеженной дороге, заработанный червонец и бессознательно ощущал перемену, происшедшую в его душе, только не мог пока объяснить в чем. Просто, в тот день он резко повзрослел.
С быстро набежавшей тучи, снова заморосил мелкий дождик. Никита, укрывшись зонтом, продолжал в раздумьях и воспоминаниях свой путь. Погода менялась, на смену лету, плавно, через осень подбиралась зима. События с тех пор развивались стремительно. В прошлом остался школьный выпускной, музучилище, армия, институт и так далее. За последнее десятилетие поменялось все, его мировоззрение, вкусы и пристрастия, привычки и уклад жизни, даже страна, в которой он родился, теперь называлась по новому и, к сожалению, изменилась она не в лучшую сторону. Те, из-за которых его, малолетнего, чтобы крестить, родители возили аж в другую область, теперь уходили в мир иной под пафосный звук колоколов и нескончаемое пение священнослужителей. Последние, раскушав благодать на данном поприще, стремились туда из разных неприметных профессий, шоферов, трактористов и даже гаишников, открыто по ходу раздавая прихожанам, как им казалось, ценные наставления вперемешку с божьими заповедями. Не менялось только одно, люди по прежнему умирали и ему приходилось их хоронить. С момента его первого опыта прошло уже двадцать лет, с тех пор его «жмуровая статистика» пополнилась новыми примерами и фактами удивительной живучести или беспредельной хрупкости человеческой сущности, а еще умопомрачительной непредсказуемостью бытия. За два десятка лет ему пришлось проводить в мир иной огромное количество людей, разных возрастов, вероисповеданий и атеистов, вывод, однозначно был один, человек смертен, при том, как говорил классик, внезапно смертен. А еще, «жмуровая статистика» позволяла отличать, оголять, раскрывать реальное отношение родных, близких и в целом общества к усопшему, к его прошлым заслугам и предстоящей памяти. Никита научился отличать фальшивые слезы с громкими причитаниями от искреннего, скорбного и тяжелого молчания, в котором чувствовалась вся глубина человеческих переживаний. Случалось, что высокого чиновника с регалиями провожали десять калек, одним из которых был представитель администрации (присутствующий исключительно для регламента), пять музыкантов и, собственно, близкие родственники покойного. Все. Ну, такой был при жизни человек и слуга народа. А случалось наоборот, не протолкнешься, хотя именит человек был только тем, что честно жил, исправно работал и не кому не мешал. Кстати сказать, те, кто был богаче и при положении, в момент расчета, как-то со скрипом расставались с деньгами, а голь перекатная, у которых и брать-то стыдно было, рассчитывались без задержек и слегка со стыдливой учтивостью. Не все, конечно, но от фактов этой горькой статистики ни куда не денешься. Если честно, то ему не очень нравилось хоронить с фабрикантами, не потому, что они плохо играли музыку, а от того, что сама процессия, печаль или точнее сказать сопереживание, а также их ответственность, как музыкантов, была для них вторична. На первое место выходил дополнительный заработок и, пресловутая сумка. Они могли ехать, всю дорогу веселясь и травя анекдоты, при этом попутно из кузова автомобиля, расстреливать деревенских котов из рогатки. Взрослые мужики…!? Иногда выезд на похороны превращался в небольшое приключение. Бывали и такие случаи.
На часах было начало первого. За окном стоял месяц март, школьные каникулы, маленький, дополнительный отпуск для учителей. По музыкальной школе слонялись четыре преподавателя, духовика, один из которых был их директором. Уникальная личность. Если не брать в расчет его высокий профессионализм, как музыканта и работу на протяжении всей карьеры с детьми, то ему впору надо было быть великим жуликом, комбинатором или вором в законе, накрайняк. Нет, он не был свирепым и не жаждал крови каждую минуту, просто качествами его характера были живой ум, простота в общении, чувство юмора, справедливость и здоровая толерантность по отношению к надуманным и несуществующим проблемам. В данном случае, имеются ввиду, проблемы посторонних людей (а это лишние и не нужные сплетни), а также лишний, материальный фетишизм (а это привязанность и добровольное рабство вещам). В итоге вырисовывался непререкаемый авторитет, как у взрослых, так и у детей. А если сюда добавить его холерический характер и принять во внимание не высокий рост, то образ этого удивительного человека напоминал французского актера Луи Де Финеса. Звали его Герман Васильевич, погоняло «Патрон» (для приближенных, естественно). «Патроном» его называли чаще, чем по отчеству, иногда на ты, что входило в понятие здоровой толерантности. Он и представления не имел, что есть такое иностранное слово, все по той же причине, ведь не «Патрон» же должен подстраиваться под них, а наоборот, под его, всякие светлые головы подбирали определения. Не смотря на то, что все, четверо были образованными людьми, как ни как, к министерству культуры имели отношение, но общались, преимущественно матом, таким сочным, русским матом, от чего их диалоги между собой, а так же истории, рассказываемые ими, приобретали неповторимую палитру, при которой любая картина становилась ясна и понятна, как надпись на заборе.
- Ну, что там, «Патрон»? – прозвучал нелепый вопрос скорее от скуки и томительного ожидания. И этого было достаточно, что бы Герман Васильевич ему ответил с присущим ему откровением.
- Что ты, Коля? Что ты…, что тебя катает…?
- Я, я думал… .
- Думаю здесь я, а твое дело сидеть и сопеть тихонько, в тряпочку. Дудку бы лучше укутал. Ходишь тут, пи…шь, – дальше был слышан только его монолог, произносимый темпераментным шепотом себе под нос, состоящий, практически из одних матов.
Николай сидел рядом в директорском кабинете, чувствуя себя нашкодившим школьником. Двое других участников сидели, молча, весело и безучастно, наблюдая за диалогом своих коллег.
Через некоторое время послышались шаги по лестничному маршу, и вскоре их взору предстал человек, явно не местного происхождения. Одет он был в фирменную, коричневого цвета «касуху», синие джинсы, высокие кожаные сапоги, без головного убора, черные, длинные волосы были аккуратно скручены резинкой сзади. На, когда-то приятном, даже красивом, а теперь слегка свирепом лице красовался шрам, длинною, этак сантиметром десять. Левый глаз слегка косил, толи с рождения, толи по другой причине.
- Я сюда попал? – пристально вглядываясь в лица служителей музы, охрипшим голосом произнес гость.
- Сюда. Сюда, – как-то по отечески ответил «Патрон».
- Вы Герман Васильевич?
- Я. Здравствуйте.
«Патрон» вышел навстречу из распахнутого настеж кабинета и протянул незнакомцу руку.
- Все готово, – произнес тот. – Можем ехать.
- Ну, и мы готовы. Сейчас выходим, – и, захватив инструменты, все потянулись на выход.
«Какой-то, матерый. Куда же он нас повезет?» - про себя, стараясь предугадать, думал Никита, выходя из помещения музыкальной школы.
Оказавшись на свежем воздухе, музыканты замерли от неожиданности. Возле крыльца здания одиноко стоял спортивный автомобиль, красного цвета, с непривычно низкой посадкой.
- А…, как же, мы…? – тихо залепетал Николай. У него был самый большой по размеру инструмент.
- Это и все? – громко спросил «Патрон». – Поместимся ли?
- Поместимся, – уверенно произнес человек с хвостиком. – Инструменты засунем в багажник и вперед.
Багажник, правда, закрылся не до конца, и самим пришлось сесть, практически, друг на друга, а вернее лечь, но другого варианта не предвиделось и музыканты, еще не отошедшие от такого подвоха интимно прижавшись, молчаливо согласились с этим фактом. Старт напомнил друзьям раллийные гонки, автомобиль, трогаясь на не мыслимых оборотах, с заносом, цепляя брюхом, не до конца растаявший снег, как пуля понесся вон из города. От такой нежданной прыти друзья погрузились в волнительное молчание. «Патрон», полу лежа, на переднем сиденье, дабы отвлечь водителя от этой безумной гонки стал задавать ему какие-то вопросы, принуждая к разговору. Но видно это у него плохо получалось. Пилот болида, не сбавляя скорости, стал успокаивать его:
- Не волнуйтесь. Машина зверь. Полный привод. Дорогу держит как утюг. Я на ней Крым и Рым прошел. С Питера долетел и ни каких проблем.
Сравнение с утюгом слегка успокоило Никиту, но все же при каждом заносе, сердце екать не переставало.
- Бабушка у меня умерла, – продолжал незнакомец. – Последняя родня. В детстве меня воспитывала. Мать с отцом, еще раньше на север уехали, что бы заработать. К сожалению, там и погибли.
Судя по тому, какой не разговорчивый был «Патрон», всем было понятно, что поссыкивал и он. А ехать до места надо было километров, под тридцать. Судя по тому, что в следующий момент говорил питерцу директор, было понятно, что он хочет обуздать гонщика хитростью.
- Ты сильно не гони, – максимально спокойно начал он. – Там за переездом частенько милиция стоит.
- Что? – как взрыв прогремело в машине. – Какие менты? Где? – глаза его загорелись и, что бы убедиться или и вправду он хотел это сделать, почему-то, на ходу полез в бардачок. Затем достал от туда пистолет, покрутил его у «Патрона» перед носом и положил обратно. – Да я их, сволочей, перестреляю всех. Ни кто мне не запретит и не помешает похоронить бабулю. Вот так.
После такого пассажа, провокаций больше ни кто не устраивал. Ехали, молча, уповая на утюг и разбитые дороги, где разогнаться толком было не возможно. За время езды от незнакомца узнали, что его зовут Андрей, что в Питере он занимается бизнесом, связанным с автомобилями и, что за бабушку он порвет пасть любому.
Усопшая жила на окраине большого села, в старой, деревенской избе. Спортивный болид добрался до места не без помощи музыкантов. Проводить бабулю пришли такие же престарелые соседи. В весеннюю распутицу пришлось да кладбища гроб доставлять на телеге, запряженной лошадью.
«Ни чего не изменилось, хотя и пятнадцать лет прошло» – промелькнуло в голове у Никиты. Нет, он был, конечно, и в Москве, и в Питере, видел роскошную жизнь, даже к казино бывал, но здесь все оставалось по прежнему – Тмутаракань.
- Приятно удивлен, – произнес Андрей, когда все закончилось и пришло время рассчитаться. – Вот вам, как и договаривались, – и вложил в руку «Патрона» пачку купюр. – Но есть еще одно просьба.
Музыканты не вольно напряглись.
- Чисто, по-человечески, – продолжил он. – Посидите со мной. Помянем старушку. Ни кто не придет на поминки. Старые все, еле до кладбища доковыляли.
Помянули как положено, тем более было чем. Таких дефицитов музыканты не видели давно, балыки, колбасы и прочее. Местная девка, которая помогала Андрею, то и дело переспрашивала, как это открыть и с чем вот это подавать? Обратная дорога уже не казалась такой страшной. Андрей оказался нормальным, щедрым парнем, с открытой душой, что подтвердилось дополнительным поминальным пайком. Подбросив музыкантов назад в школу и распрощавшись, он вихрем унесся, не то обратно в деревню, не то сразу в Питер.
- Раз на раз не приходится, – задумчиво произнес «Патрон», припоминая видать свои случаи из жизни.
Как бы там не было, но уже через полчаса, поддатые музыканты, уже думали совсем о другом, кто о предстоящем поступлении сына в институт, кто о перекрытии полов в собственной бане. Никита же поплелся домой, с твердой уверенностью закончить работу со своим каталогом.
До фабрики оставалось совсем немного, когда его остановил знакомый, по возрасту, ровесник Никитиному отцу. Это был, так сказать, глашатый на похоронах. Среди музыкантов его называли по первым словам его традиционной и трепетной речи – дорогие сродственники. Вон, «дорогие сродственники» пошел, говорили они, когда видели его на улице. Никита точно не знал, приглашали ли его на участие в таких мероприятиях или он сам от нечего делать, а может из какой корысти приходил. Скорее всего по разному получалось, в зависимости от обстоятельств. Занимался он тем, что произносил пространные монологи в момент погребения. Какая, ни какая, а польза была. Денег ему за это не платили, но не уместную паузу, которая образовывалась либо от непомерного горя, или из-за отсутствия какого-либо сценария он все-таки мог закрыть красивыми словами о покойном. Посторонним это было не известно, а музыканты знали, что была у него одна особенность. Заканчивал он свою речь всегда одним и тем же приемом. Когда была произнесена твердым голосом, с интонацией, как положено вся биография покойного, были перечислены все его заслуги и подвиги, он запрокидывал к небу глаза и всегда находил взаимосвязь с текущей погодой. Другими словами, если светило солнце, он вплетал какие-то природные последние почести, если же шел дождь, то, соответственно, погода, якобы, скорбила и так далее.
- Ну, что, Никита Сергеевич? – протягивая для приветствия руку, обратился он к человеку с футляром. – По всей вероятности нам по пути?
- Здравствуйте Иван Петрович! – бодро ответил тот. – Я думаю, что да. Кого на этот раз…, вы не в курсе?
- Ээээ…, как тебе сказать? – задумчиво произнес он, продолжая свое движение. – Я всегда его называл…, брр…, ммм…, другом номер два… .
И дальше его ушам было представлена, практически, заранее заготовленная речь, которую тот собирался излить перед родственниками и остальными присутствующими. Никита его не слушал. Его рассмешил и заинтересовал тот факт, что, все-таки, кто же был этому неугомонному человеку друг номер один («… сто пудов Сталин» - мелькнуло в его голове) и как он будет в конце своей речи выкручиваться с погодой, ведь сегодня была она крайне не устойчива?