ЛИТЕРАТУРНЫЕ ФАНТОМЫ -- 2

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ФАНТОМЫ – 2


СКОРОПОСТИЖНЫЕ МЕМУАРЫ

/ памяти друга-литератора /


Ко мне обратились с просьбой написать несколько строк о Фемистокле Пасьянсове. Большего он не заслуживает, и потому долг, на меня возложенный, необременителен и приятен.


Был ли он талантлив? Этого никто никогда не узнает. Не то, чтобы его не-талант всегда был под вопросом. Несомненно одно, общая, по его адресу, ругань пошла ему на пользу. Ругая, к нему привлекали внимание читателей и нашлись такие, которые изменили своё мнение о нём в лучшую сторону.


Не скажу, что процесс этот объективен, но литература ничего общего с объективностью не имеет. Проблема, следовательно, в обычном читательском «верю» или наоборот. Когда наш замечательный эссеист и лиценциат Водовозов-Семеняка говорит обо мне /цитирую/: «Это такая вершина, не заметить которую невозможно даже сидя на унитазе», я ему верю, как верят, хочу надеяться, и другие. Но кто поверит ему, скажи он подобное о Пасьянсове? Чтить память о человеке ещё не означает чтить его самого.


Да и в литературу Пасьянсов вошёл через чёрный ход. Впервые о нём заговорили, когда он увёл жену у самого Севастьянова-Бельского, впоследствии эмигрировавшего. Тогда и возникло подозрение, что за Пасьянсовым кто-то стоит, а когда подозрения не оправдались, критики продолжали ругать его по инерции.


И всё же отдадим должное усопшему: писал он топорно, а потому сильно. Иной раз приходилось его одёргивать: Фима, не пиши, утомляешь! Но кто слушает добрых советов? У нас даже спор вышел однажды. Я утверждал, что самые замечательные его стихи сумею сделать ещё замечательней, сходу заменив его известную строчку: «Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне», простой и ёмкой фразой: «Ах, зачем эта ночь так была хороша»!


К сожалению, могу добавить, что он был жаден и нечистоплотен. Никогда не пил в компании за свой счёт, а у меня одолжил два рубля ещё до реформы 60-го года, а после швырнул, как последнему нищему, двадцать копеек. Я ему даже подмётные письма посылал, дескать, имейте, гражданин писатель, совесть, а он стал кричать на всех перекрёстках, будто его засыпают анонимками завистники. И быстро организовал протесты читателей в свою защиту, что по тем временам допускалось.


Так что уход его из жизни трудно назвать бедой, но можно — потерей. Лично я потерял при этом многие творческие стимулы. Бывало, корпишь над чистым листом, отчаявшись дождаться вдохновения, взглянешь в окно, а там дорогой наш покойничек свою собаку Баскервилей выгуливает. Тотчас повеселеешь при мысли, что не один ты на этом свете такой безвдохновенный.


И всё же печаль моя светла. Уходят имена, но остаются названия. А разве не из названий состоит литература? И не в том суть, что покойному иной раз заменяли вдохновение голые красотки, а фантазию — чёрные серии. Ему повезло, что его жизненный путь оборвался после пути литературного, и, значит, он успел на собственные похороны.


Разве в глубине души не этого желаем мы своим врагам?

Борис Иоселевич