В тени парусинового тента
уныло сидел капитан.
Мальчишка в широком сомбреро
пред ним опахалом махал…
На голого юнгу взирая,
он мысленно мир проклинал –
одиннадцтый день уж затишье –
штиль мёртвый, жара…
Одиннадцтый день уж как тряпка
на реях весят паруса.
Вода на исходе, и жажда
изъяла до язв уста…
Но то полбеды или даже
двадцатая часть от беды…
Товар в трюме портится,
гаже –
там дохнет товар от чумы!
Сеньор капитан, ваша жадность
бродяг вот к концу подвела –
средь негров не редкость
зараза,
зато по дешёвки товар.
И палуба стала вдруг крышкой
огромного гроба сейчас…
Лебёдкой крюком за подмышку
вытягивают вновь мертвеца…
О боже! О как же те стонут
рабы, что не сдохли ещё!
– …сеньор, что за женщина бродит?
На баке я видел её,
на судне ведь вовсе нет женщин,
матросы без женщин живут..
– Смиритесь, дружище Диего,
вы видели Даму Чуму…
колдун нигерийской тот Вуду,
проклятья на нас он послал…
Диего, вы помните (а я не забуду),
старик чёрный что-то шептал
старик шептал на том рынке,
рабов где мы брали больных.
Святого Христофора славя
смеялись над Вуду все мы.
Ох, что-то меня так морозит.
Вели принести мне одеял
священника позови, между прочем
– Он умер вчера, мон сеньор капитан….
На голого юнгу взирая,
он мысленно мир проклинал –
одиннадцтый день уж затишье –
штиль мёртвый и пекла жара…