Рассказ по пейзажу Левитана. Осень.

ОСЕНЬ. ОЛЕНЬКА.
Полугодовалая Альма, гладкошерстный фокстерьер, выгнав из норы под трухлявым пнём ежа, тихо скулит, уколовшись об иголки. «Ну что, зачем ты его трогала?» Альма смотрит на меня, но вильнув хвостом, убегает в сторону каркающих ворон. Воздух, земля, деревья, всё как будто в жиденьком киселе прозрачного серого осеннего дня. Пускай побегает, засиделись мы, и она рада вырваться из города. Что бы немного размяться, задолго до дома отпустил извозчика, и иду пешком. Зябко, сыро, поднимаю воротник пальто, но от сырости это не спасает. Ничего, так лучше почувствую осень, впущу её в себя. Земля густо устлана буро-жёлтыми листьями клёна, рябины. Листья уже не шуршат. Носком сапога поддеваю эти спрессованные пласты, которые отлетев ненамного, глухо плюхаются оземь. Тонкий запах прелой листвы вызывает воспоминания. У нас по соседству жило семейство разорившихся дворян Репниных. Я крепко дружил с их дочкой Машенькой. Мы очень любили, взявшись за руки, часами бродить по палой осенней листве сада, подбрасывая ногами веером разлетавшуюся листву. Воздух был пропитан грустным запахом уходящего лета. С тех пор он вошёл в меня как что-то дорогое, но далёкое, невозвратное. Эта девочка была очень похожа на дочку Серафимы Антоновны, к которым сейчас и иду, на Оленьку. Интересно, какая она сейчас? В прошлый приезд летом, при каждом моём взгляде она краснела, и теребя тонкий поясок стягивающий её талию светло-розового платья, быстро уходила в комнаты. Изо всех сил она старалась казаться взрослой, ходила медленно, степенно. Но когда мы вечером усаживались за большим дубовым столом, зажигали свечи, и Марфа начинала рассказывать сказки из своего детства, а она была на это большая мастерица, да всё старалась рассказывать про леших, домовых, русалок, в широко раскрытых от страха глазах Оленьки, в которых плясали огни свеч, в милом приоткрытом ротике, пропадала напускная взрослость, серьёзность. В дом стоящий на пригорке, в который стремлюсь сейчас всем сердцем, принадлежит Пантелею Ивановичу Андрусову, коллежскому советнику, вечно занятому, и пропадавшему неделями в городе. Вести хозяйство приходится супруге Серафиме Антоновне, да Марфе, которая ещё прислуживала отцу Пантелея Ивановича. Оленька учится в закрытом пансионе в городе, приезжает на каникулы, да на лето. Огромный, некогда шумный загородный дом , как и его хозяева доживает свои дни среди сосен, клёнов, кустов смородины и крыжовника. Когда дуют ветры, он скрипит, скрипит и ночью, когда ветер не дует, видимо тому, кто понимает его язык, он рассказывает истории жизни своих хозяев. Голубой цвет на его боках потускнел, облупился. Лишь бы Оленька приехала, она обещалась на каникулы. И тогда дом снова помолодеет, и будет весело распевать свои песни пузатый медный самовар, торжественно водружённый на середину стола Марфой. Будут хрустальные вазочки хвастаться друг перед другом малиновым, медовым, изумрудным вареньем сваренным летом. А неизменные баранки своим хрустом будут вторить треску берёзовых поленец в кафельной печи. Только бы приехала Оленька. «Альма, ты где? Мы уже подходим». На звонкий лай Альмы на крыльцо вышла милейшая Серафима Антоновна, в накинутым на плечи шерстяном пледе. «Николай Иванович, голубчик, я так рада снова видеть Вас, мы уже заждались». « А Оленька приехала?». «Приехала, приехала. Такая серьёзная». Приложив палец к губам, и понизив голос, Серафима Антоновна шёпотом произносит: «Ждёт Вас». ( Николай Кострубин. 9 ноября 2025 г.)